Однажды, в те времена,
когда над страной развевался красный
флаг, а люди были доверчивы и наивны,
как дети, жила-была девушка. Ну нормальная,
обычная девушка, звали ее уже не помню
как, к примеру, пусть будет Надя. Училась
она в каком-то техникуме.
Надя была девушка
неиспорченная, а с такими чаще всего и
случаются всякие неприятности. Вот и
получилось так, что побывала Надя на
одной вечеринке, а после нее, как водится,
залетела.
Ну а куда ей с ребенком?
К матери в деревню ехать – даже и думать
нечего, убьет мать. Парня того она после
и не видела – так получилось, по пьяни.
Учебу надо заканчивать... Словом, Надя
недолго думала – пошла, конечно, и
выскоблилась.
Ну потом ничего, техникум
она свой закончила, стала работать.
Вышла замуж за инженера. Родила двоих
детей – сына и дочь. Вечерний институт
еще закончила. Получили квартиру, все,
как у людей.
Так жизнь прошла, дети
выросли, а Надя как раз на пенсию вышла.
С мужем ее случился инфаркт, умер муж.
Надя поплакала, хорошо жили с мужем-то.
Ну а что делать? Тут как раз дочь тоже
вышла замуж и родила сразу двоих
мальчиков. Двойняшки, а не похожие, но
слава Богу, здоровенькие. Надя стала с
внуками заниматься. Началась перестройка.
Но хотя все стало плохо, Наде повезло –
сын ее пристроился в какой-то бизнес,
сам жил неплохо и родственников не
обижал. Наде пенсию, конечно, то не
выплачивали, то стали выплачивать, но
очень уж мало, и она устроилась контролером
в каком-то клубе. Когда народу много, а
когда и нет никого: сиди, читай, вяжи.
Надя внуков обвязывала с головы до ног.
И вот от свободного времени стала она
о жизни задумываться.
Сидит, вяжет и размышляет.
И вот почему-то не что другое стало ей
в голову приходить, а аборт, который она
в молодости сделала. Почему-то Наде
казалось, что там девочка была. Ну и что,
думает, вот родила бы я ее – в те времена
не то, что сейчас, можно было и комнату
получить с ребенком-то. И ясли у нас
хорошие были на предприятии, устроила
бы в ясли. Коля бы не взял меня с ребенком?
Да взял бы, любил ведь – и с ребенком бы
взял. А сейчас той девочке было бы уже,
может, сорок с лишним, уже свои дети были
бы. И все почему-то кажется Наде, что та
девочка, может, какая-нибудь очень умная
и красивая была бы, и любила бы ее больше,
чем эти, живые дети, и вообще... Вот сели
бы все вместе за стол на какой-нибудь
праздник, Надя – и трое ее взрослых
детей.
И пришла Надя к выводу,
что ошибочно было тогда выскабливаться.
Все равно, если так
подумать, ничего лучше, чем дети, в жизни
не было. Ну и был бы еще один ребенок –
и что? Только радости ведь больше.
Ну ладно, мало ли кто
ошибки в молодости делает... Однако стала
Надя из-за этого переживать. А может,
еще из-за чего другого... Ну словом, как-то
стала Надя читать Евангелие да на
старости лет пошла в церковь. Стала
ходить в церковь постоянно, детям смешно
– бабка свихнулась, а ей там хорошо, в
храме-то, легко на душе становится. Ну
дети не возражали, потому что вроде Надя
добрее и спокойнее становилась.
Но одна только незадача
– сразу же, как Надя в первый раз
исповедовалась, выложила она священнику
свой грех, который в молодости сделала.
Ну понятно – убийство ребенка своего.
Вроде он спокойно отнесся, епитимью там
какую-то небольшую назначил. Грех,
значит, снят. И все равно через некоторое
время, чем больше Надежда ходит в церковь,
тем больше ее начинает совесть мучить.
Все вспоминает она того
ребенка, и ясно понимает, что не просто
так это все, а она – убийца, и убила она
свое самое родное и самое главное
существо, какое только у женщины бывает.
Ну конечно, Надя
спрашивала своего духовника, и к старцу
ездила, и каялась, и молилась, и то, и се.
И вот богословски-то она как бы все
понимает: Христос искупил все грехи,
даже самые ужасные, и можно уже не
беспокоиться, раз исповедалась.
А по-женски, по-простому,
она сама этого постичь не может: как же
это можно было свое дитя, родное, маленькое
такое – и убить? Вспоминает, как держала
в руках своих живых детей, внуков –
совсем еще недавно. Какие они хорошенькие,
маленькие-то, беззащитные, как хочется
их приласкать, накормить. И как же
такого-то малыша – практически своими
руками – и убить?!
Ну то есть понятно, что
он еще не так выглядел, еще только, может,
ручки-ножки появились, но все равно
ведь ребенок, как ни крути.
В общем, у Нади прямо
невроз на этой почве развился, и даже
ночью она не могла спать. Ну стала
успокоительные пить. Когда молилась,
всегда о своем ребенке убитом Бога
просила, чтобы там присмотрел за его
душой. Плакала. И постепенно все это
прошло, забылось, иногда только – как
кольнет в душу.
Потом, как водится, у
Нади случился инсульт. Год она лежала
парализованная, дочь ухаживала. Как-то
стало ей хуже. Священник соборовал ее,
причастил, и наконец Надя умерла.
И когда умерла, видит,
кругом какие-то тени противные, мерзкие,
а наверху – свет. И устремилась душа
Нади к тому свету и полетела она к
Господу.
Прилетает, а Господь
улыбается ей и говорит:
- Ну что, Надя, будешь
со Мной теперь?
- Конечно, буду, Господи!
– говорит Надя, а сама плачет от счастья.
И осталась она с Господом
в раю. И так хорошо ей там стало! Что
просто не передать и описать это тоже
нельзя.
Кроме прочего, встретила
она там своих умерших родственников.
Колю своего увидела. Мать. Отца не нашла,
да и не помнила она его. Бабушка тоже
там была. Даже кошка ее старая, которую
в позапрошлом году усыпили, потому что
рак был – и то в раю оказалась. И всем
там было хорошо, все друг друга любили.
Надя, конечно, уже не была старухой, а
выглядела она как молодая, как в 20 лет
– хотя тела-то у нее не было, душа одна,
но душа молодой и красивой выглядела.
На детей своих Надя с
неба смотрела, и Господа все просила,
чтобы как-нибудь подтолкнул их к церкви,
чтобы они в погибель не пошли. Однако у
детей все неплохо складывалось.
И конечно, вспомнила
Надя про своего убитого младенца. Теперь
уж она знала, что грех тот прощен. Только
хотелось ей ребенка теперь увидеть, и
у него, может быть, лично прощения
попросить.
У Господа про такое
спрашивать было даже как-то неудобно,
и Надя спросила одного ангела, который
вроде помоложе и поскромнее казался.
Ангел и говорит:
- Я тебе покажу, где они.
Взял ее за руку и повел
к самой границе Рая. Смотрит оттуда Надя
и видит – внизу Преисподняя. И стоит
там большой такой котел, в нем будто
белесый туман, а в тумане младенцы
страшные плавают. А почему страшные –
во-первых, еще неразвитые. Какие – почти
как новорожденные, а какие крошечные
совсем, большеголовые, а некоторые и
вовсе как рыбки маленькие плывут, однако
видно, что душа младенческая. А во-вторых,
все они изуродованы, в кровавых шрамах,
которые и совсем будто без кожи...
И видит Надя среди тех
плавающих младенцев свою дочь. Это мы
бы не различили, а она уже в форме души
была, потому и поняла сразу, где ее дитя.
Маленькая, конечно, еще, и смотрит Надя
– где ручки и ножки к телу присоединяются,
там кровавые шрамы. И на головке шрам.
Перепугалась Надя, прямо плохо ей стало
и закричала она «Господи!» А там
если только имя Господа призовешь, так
сразу Он и откликается. И вмиг оказалась
Надя перед Богом.
А Он на нее ласково
смотрит и руку на голову кладет,
успокаивает.
Надя же Ему в ноги
повалилась и молит:
- Господи, Ты же все
можешь! Спаси мою дочь из ада, верни ее!
Вздохнул Господь скорбно
так, что Небо содрогнулось, и говорит
Наде:
- Не могу Я того, что
против вашей, человеческой воли идет.
И граница здесь, сама же ты знаешь,
Надежда, установлена вашими желаниями.
Нет у твоей дочери воли ко Мне прийти.
- Какая же воля, Господи?
– спросила Надя, - ведь она же маленькая
совсем.
- На Небе различия нет,
маленький или большой. Видишь, когда
дети от болезни умирают или сами по
себе, они сразу ко Мне летят. А там, где
ты видела – те дети, которые были убиты.
И не самое страшное, что они пострадали,
а самое страшное, что они в любви своей
обманулись. Они еще ничего и не умели,
не знали – только любовь свою да матери.
А мать ведь не только их тело убила, она
еще и любовь свою при этом убивала... И
когда такая детская душа умирает, она
любви никакой больше не доверяет, боится
всего и всех, и Меня боится. Вот они там
и остаются, внизу. Им там покойнее. Они
не мучаются, только плавают вечность в
молочном тумане... Не надо им любви, раз
от любви такая боль.
Заплакала душа Надежды,
а душа Господня от жалости к ней и любви
вся пылает.
- Ну помоги, Господи,
хоть как-нибудь! – просит Надежда, -
неужели же ничего нельзя тут сделать?
Нельзя, говорит Господь,
твоя воля была ко Мне прийти, а твоей
дочери – нет.
И пошла Надежда от
Господа.
Села она на краю и
смотрит туда вниз, на этот чан с детками.
И плавают они там как бы бессознательно,
только вот – в одиночестве полном. А
так хочется девочку эту на руки взять...
И вдруг видит Надежда, какой-то тип
белесой наружности над котлом летает
и палкой длинной размахивает. Надя его
и окликнула.
- Ты кто? – спрашивает.
- Я бес, не видишь, что
ли, - уныло отвечает тип.
- А что там делаешь?
- Да что... души охраняю.
Здесь ведь на самом деле не ад еще,
ступень нулевая. Если вдруг какая из
них нежностью нальется и захочет к Богу
наверх подняться, я тут же к ней и говорю:
куда мол, собрался? Не помнишь, как тебя
на земле ножами на части резали? Он и
обратно ныряет. Боится потому что.
Надя бы, конечно, на
беса разозлилась, только была она
блаженной душой и злиться уже не умела.
Задумалась она. И говорит:
- Слушай, бес, моя дочь
там... может, ты ее отпустишь, а?
- Да ты что, баба, -
возмутился бес, - я пока еще с ума не
съехал, должностью рисковать. И за такие
дела меня вообще на землю сошлют, в
монастырь.
- А что, монахов трудно
искушать-то? – удивилась Надежда.
- Да нет, легко. Только
ведь у них как? Искусился, покаялся. Тут
тебе исповедь, Причастие, святой ладан...
А нам, бесам, все это мука мученическая.
Тебе не понять.
- Да что ж, понятно, -
сказала Надежда.
- Вот по-другому можно
бы сделать, - задумчиво сказал бес.
- Это как – по-другому?
- Поменять можно. Твою
душу на ее. Я ее тогда отдам тебе. Только
тебе-то душу потерять придется, договорчик,
все, как положено. На веки вечные.
Села Надина душа и стала
думать.
Думала она недолго,
потому что блаженные души, они не
колеблются и не сомневаются, как мы. С
одной стороны, конечно, когда уже Господа
в лицо увидишь, уйти от Него – это все
равно что себе самому (на земле, конечно),
к примеру, живот ножом разрезать. Даже
хуже.
С другой – а дочечке-то
за что такое? Только за то, выходит, что
Надька в молодости дурой была?
И ведь другие грехи,
они, конечно, прощаются на исповеди,
только вот в жизни последствия их самой
заглаживать приходилось. Скажем,
поссорилась с кем-то – надо идти мириться.
Стащила с работы кипятильник, к примеру
– вернуть надо. А тут – как загладишь?
Когда дитя одинокое в белесом тумане
плавает...
Согласилась Надя.
Черт ребенка достал и
ей протянул. Это он потому сделал, что
иначе девочка сама бы побоялась наверх.
А Надя прижала ее к груди, слезами омыла,
и глядишь, шрамики на девочке затянулись,
и простила ее душа непутевую мать. И
полетела девочка наверх, к Господу. А
Надя черта, конечно, не обманула, потому
что блаженные души обманывать не умеют.
Подал черт Наде руку, и как рванет ее
вниз...
И стала Надя падать
через туман... падает и падает, и мысль
ей вдруг засела горькая. Вспомнила она,
как со свекровью ругалась, и как неправа
была свекровь-то, неправа! Злыдня она
была. Когда Надя в Рай-то попала, это
воспоминание было, только свекровь в
нем была маленькая со спичечную головку,
и Наде жалко ее было, и хотелось обнять
и объяснить все по-хорошему. А сейчас
вдруг в ее представлении свекровь до
размеров подъемного крана выросла, и
стала такая огромная и злая, а Надя перед
ней бессильна, вот и стала Надя гадости
всякие думать. Всегда ведь, когда мы
себя слабыми считаем, мы гадости про
других, сильных думаем.
И еще разное плохое
стало Наде в голову приходить. И вдруг
видит она – уже не падает, а оказалась
она в своей конторе, где работала. И
сидит там за столом самая ненавистная
начальница и кричит на Надю – отчет
какой-то требует. А две коллеги сзади
шушукаются, сплетни разные говорят, и
так тошно от всего этого – сил прямо
нет. Раньше-то на работе иногда интересно
было, весело, не все же плохое – а тут
будто вся гадость специально собралась.
Глаза злые за очками, сверкают и нехорошо
на Надю поглядывают. Выскочила она из
конторы, побежала по улице. А мороз,
улица обледеневшая, никто же не чистит
снег-то. Надя подскользнулась и упала.
И подумала, что наверное, ногу сломала
– больно до ужаса. Однако лежать нельзя,
мороз. Надя поползла. Кричит. Никого
нет, никто не подходит. Ползет Надя, и
тошно ей, плохо. Доползла до своего дома,
благо недалеко. Кое-как на второй этаж
залезла. Дверь почему-то открыта в
квартиру. Надя подумала, что еще и муж
должен быть жив. И зовет – Коля, Коля...
Не отвечает никто. Она заползла в
квартиру и видит, что пусто. Это Коля
уже умер, значит, самое тяжелое время.
Надя до телефона добралась, позвонила
03.
Через час скорая
приехала. Бесы, конечно. Но в белых
халатах. Надю с матюками на носилки
забросили, повезли в холодной машине.
В больнице хирург без всякого обезболивания
ка-ак на ногу надавил – Надя чуть в
обморок не упала. Забинтовали, положили
ее на кровать.
Лежит Надя, а рядом
соседка-старуха больная. И как начала
эта старуха зудеть! И все плохо, и молодежь
пошла плохая, и разврат везде один. Надя
сначала слушала, а потом перестала.
Видит, что старуха сидит на постели, и
все в одну точку смотрит, а глаза страшные,
и говорит, говорит, без остановки.
И нога болит.
И вдруг поняла Надя,
что теперь так все время и будет. Больно,
холодно, и всегда сумерки. И все плохо.
Никакой радости никогда больше не будет.
Ужас кромешный! И еще страшно. А что
страшно – и сама не знаешь. Только очень
страшно, потому что понятно, что мир
этот еще ничего, что есть и похуже, такое
похуже, что дальше уж и некуда. Надя
вдруг заснула. И стал ей сниться сон.
Страшный, конечно, сон, за ней там Фредди
Крюгер гонялся, а потом из стены полезли
мелкие черти. Надя от них, визжит, а черти
за ней. Дернулась Надя, больная нога как
отзовется! Черти ее схватили, и тут
поняла Надя, что это не сон – на самом
деле они ее куда-то тащат. То, чего она
боялась, то и случается – и увидела она
огромный котлован, а в нем люди набиты,
как в «Икарусе» в час пик, и
перепугалась еще больше. И тут что-то
стало Наде вспоминаться, только неясно
– что. Черти ее в этот котлован запихали,
меж людьми, так тесно, что дышать нельзя.
И вдруг подул ветер, жаркий, огненный,
и увидела Надя, что котлован гореть
начинает. Вопль поднялся непередаваемый...
И вот уже огонь к Наде подбирается, а ей
вдруг все равно стало. И вспомнила Надя,
и прошептала, потому что громче нельзя
было, грудь стиснута: «Господи Иисусе,
Сын Божий, помилуй мя грешную!»
И тут же видит – лежит
она в Раю на травке, и Господь сам рядом
сидит, и по голове ее гладит. И так хорошо
стало Наде, что она расплакалась. Да и
Господь сидит и плачет рядом.
- Что же это, Господи –
я в аду, получается, была?
- Да не совсем, - сказал
Господь, - ад, это ведь не место какое.
Это – как человек себя чувствует. А у
тебя душа блаженная. Ты больше не можешь
в ад попасть. Ты так, увидела мельком, а
все это только внешне по твоей душе
прошло, и ты Меня позвала, вот и забрал
Я тебя оттуда.
- Так что же, тот черт,
выходит, обманулся?
- Ошибся он, Наденька.
Отправили его теперь на Землю, со
спецзаданием – будет он прямо во время
святой Литургии священникам блудные
мысли нашептывать. Ему-то казалось, что
он душу твою вниз стянул, а только нет
здесь верха и низа, кажимость одна.
И улыбается
И поняла Надя, что
Господь нарочно так все устроил – и
воля на то была Его, и все ведь получилось
как нельзя лучше.
И тут встала Надя, и
отдал Господь ей в руки девочку. Уже
подросла Надина дочь, уже как новорожденная
почти выглядела, только пушок еще на
спине. И такая она была хорошенькая,
славная, Надя ее с радостью к себе прижала
и стала с тех пор растить.
И девочка выросла и с
Надей вместе с Господом и всеми святыми
в Раю так и находятся, и счастливы будут
целую вечность.
|