Летчик-истребитель
Николай Федоров был сбит в 1943
году в воздушном бою c двумя
«Фокке-Вульфами». Последнее, что
он успел понять – это горящий парашют
и острая боль в затылке,
после чего потерял сознание. Когда
летчик снова пришел в себя, он находился
в странном и незнакомом месте.
Вокруг была темная,
пустая долина. Сумерки. Никаких ран
почему-то не было, и Николай легко
поднялся на ноги.
К нему подошел незнакомый
человек в черно-белом одеянии католического
монаха. Монах был очень худой, небольшого
роста и с блестящими, веселыми глазами.
Почему-то он понравился Николаю.
- Привет, брат, - сказал
монах, - пойдем-ка со мной.
Они двинулись куда-то
по темной долине.
- А вы кто? – спросил
Николай.
- Зови меня Пьером.
- Вы француз что ли?
- Отчасти. Я из 14го
века, - пояснил монах, - инквизитор.
Николай, сбитый с толку,
замолчал. Потом спросил самое главное.
- Так я что, умер?
- Да, Николай, ты умер.
Мы все умерли. Мы теперь, как это у вас
принято говорить, на том свете.
Они пришли в небольшой
поселок, казарменного типа, с длинными
дощатыми бараками. В одном из этих
бараков нашлась для Николая железная
койка с бельем. Компания тут подобралась
неплохая. Почему-то и женщины жили тут
вместе с мужчинами, хоть и за перегородкой,
но никаких таких мыслей не возникало.
Ни у кого. Наверное, размышлял Николай,
после смерти уже ничего такого и не
хочется. Зато в женской половине он
неожиданно встретил Катю, совершенно
живую, с веснушками, и все такую же
хохотушку, как раньше. Катя была его
первая любовь, в шестом классе. Он ни за
что бы ей в этом не признался, только
упорно дергал за косички, за что она
лупила его по башке учебником. В восьмом
Катя умерла от перитонита. Теперь она
сама, увидев Николая, бросилась ему на
шею.
- Вот здорово! – сказала
она, - а я ведь знала, что тебя здесь
увижу!
Все женщины были красивые
и веселые. Да и мужская половина
подобралась неплохая. Интересные люди.
Николай закончил десятилетку, но понимал,
что общего образования ему не хватает.
Здесь часто в свободное время обсуждались
очень сложные вопросы – что-то там про
мироздание, про свободную волю, про
звезды и планеты, про измерения. Николай
принять в этом участия не мог, но слушал
с удовольствием. Были несколько поэтов
и музыкантов, которые радовали публику
игрой на разных инструментах и чтением
стихов. Здесь никогда не бывало скучно.
Кормили не то, чтобы хорошо и разнообразно
– так, супчик, кашка – но в общем-то,
есть и не очень хотелось. Много ли надо
бесплотному духу? Во всяком случае еда
казалась Николаю очень вкусной, и он
был всегда сыт.
Монах Пьер, вроде бы,
был старшим по бараку. У него Николай,
как у специалиста, пытался выяснить,
что же все-таки вокруг происходит.
- Скажите, товарищ Пьер,
все-таки ведь по вашим религиозным
представлениям должен быть какой-то
суд после смерти, разве не так? А меня
даже ни о чем не спросили.
Пьер объяснял, что суд
уже совершился в его собственной душе
– Николай попал в то место, к которому
его подготовила вся жизнь.
- Гм, - сказал бывший
комсомолец Федоров, - я ж это... безбожник.
Стало быть, я в ад попал.
Монах расхохотался и
по своему обыкновению смеялся долго,
хлопая себя ладонями по костлявым
коленям.
- Может, и ад, - сказал
он, отсмеявшись, - во всяком случае,
компания здесь хорошая, согласись!
Да, компания была
хорошая. Но вот что смутило Николая: в
соседнем бараке он увидел батюшку
Алексея, которого еще до войны забрал
НКВД. Коля тогда еще маленьким был,
потом они в город переехали. Про батюшку
Алексея весь поселок знал, что поп он
хороший, только уж очень упертый, стало
быть, потому и забрали его. Но как бы то
ни было – не мог же священник после
смерти в ад попасть! Нелепо это. Понятно
еще с Пьером – он инквизитор, людей,
поди, на кострах сжигал, мракобес. Но
батюшку-то за что? У Николая даже нехорошие
мысли появились, а может, какие тайные
грехи были у попа. Но он об этом долго
не размышлял, мало ли. А с батюшкой
Алексеем посидели как-то, родные места
повспоминали.
Но это уж потом было. А
после прибытия почти сразу пошел Николай
со своим бараком на работы. Ад – он и
есть ад. Как в лагере трудового
перевоспитания, хотя куда уж после
смерти грешников перевоспитывать.
Работа была довольно тяжелая. В низинах
скопилось довольно много серого вязкого
вещества, и вот его надо было лопатами
собирать в кучи и сжигать. Рабочий день
был ненормированный – сколько грязи
за ночь нанесет, столько и убрать надо.
Иногда справлялись рано, и тогда целый
вечер был свободен, иногда чуть не
круглые сутки трудились. Пьер объяснил,
почему так и зачем.
- Война мировая. Много
боли, страха. Оно здесь, в невидимом
мире, проступает этой гадостью, а ее
разгребать надо кому-то. Не разгребем
– сами в ней потонем.
Охраны не было, никто
никого не заставлял. Норм выработки
тоже. Трудились за совесть. За тем, что
на земле происходило, тоже следили –
ежедневно новости приходили о ходе
войны. Но это уж другая тема.
Вообще хоть и ад, но
настроение было бодрое, веселое. Когда
работа была нетяжелая, пели хором,
Николай много новых песен выучил. Пьер
все бормотал свои католические молитвы
- и в бараке, и по пути на работу. Некоторые
другие тоже. Люди все были свои, хорошие.
И работали добросовестно, и общаться
было приятно. На каждого положиться
можно, как на себя. Со всеми интересно.
Иногда, конечно, бывали
трудные моменты, так что не до песен и
не до трепа, особенно когда в грязи
большие камни попадались, их надо было
сворачивать, дробить на куски и тоже
жечь. Работали до пота, до изнеможения,
потом в барак возвращались уставшие.
Однажды был такой случай. Николай шел
мимо низины, где женщины трудились, и
видит – огромный камень катится сверху,
и прямо на них. Закричал он, а из-за слоя
грязи не слышно ничего, звуки в ней
тонут. Николай, конечно, бросился под
камень, своим телом задержать – а
каменюга накатился, и позвоночник
хрустнул, в глазах потемнело, и боль
жуткая, кто б мог подумать, что у духов
так бывает. Впрочем, ад же. А когда Николай
пришел в себя, боль исчезла. И очень
хорошо ему было. Показалось ему, что он
маленький совсем пацан и засыпает на
руках у отца. А отец еще так нежно его
по голове гладит. И правда, кто-то гладил
по голове. А когда сознание стало яснее,
вдруг затопила его такая любовь, какой
он в жизни никогда не знал, и даже не
подозревал, как это оно так может быть.
И глаза он увидел чьи-то – и понял, что
ни в жизни, ни в смерти не забудет этих
глаз. Потом оказался в бараке, вроде на
койке лежит, а рядом сидит Катя, и тоже
с нежностью и любовью на него смотрит.
Не понял Николай, что
произошло. Последствий от камня не
осталось, на следующий день на работу
вышел.
Потом полегче стало,
поменьше работы. Сидели как-то Николай
с Пьером, пили водочку. Очень Пьер водку
уважал, хотя предпочитал старинные
французские вина – их тут тоже можно
было достать иногда. И спросил бывший
летчик.
- Слушай, товарищ Пьер,
а вот скажи-ка мне все же, что это за
место здесь? Если это ад, то где же
сковородки всякие, котлы?
- В загробном мире, брат
Николас, мест разных много. Могу иные
показать, если хочешь. Со сковородками
не обещаю, правда, сам не видел пока. Но
ведь как наш Господь сказал, в доме Отца
Моего обителей много...
Взял Пьер Николая за
локоть, и вмиг они оказались в другом
месте, совсем на темную долину непохожем.
Посмотрел летчик, и понял, что вот это-то
и есть самый настоящий рай.
Здесь было светло и
чисто, цвели разные растения и сияло
солнышко. Домики были похожи на немецкие,
аккуратные такие, словно сахарные. Перед
каждым домиком клумба, цветы, над ними
бабочки и шмели. Дорожки кирпичом
выстланы. Благодать, да и только. И увидел
Николай двух женщин, которые тут, видно,
в этом райском месте жили. Идут они по
ровненькой дорожке. Только некрасивые,
одна слишком полная, другая тощая, как
палка, седая, и на груди крест висит
большой. Набожная, подумал Николай,
понятно, потому и здесь. Полная и говорит,
да так раздраженно, Николай с тех пор,
как умер, ничего подобного не слышал.
- Что за люди! Даже в раю
не могут нормальное снабжение обеспечить.
Вчера еще икру заказывала – до сих пор
нету!
- А что от них ждать? –
вторит ей тощая, - порядка нету! В церковь
зайдешь – одни иностранцы да евреи.
Противно, хоть не ходи.
И так стало Николаю
неприятно, что захотелось ему побыстрее
в свой барак вернуться, к товарищам, на
работу. Ну их, этих райских жителей.
Война заканчивалась,
работы все меньше становилось. Как-то
с Пьером вместе Николай грязь на тачки
грузил. И говорит инквизитор:
- Слушай, брат Коля, нам
тут сообщили – набор в армию идет.
Архангел Михаил войну против дьявола
опять затевает. Тебя бы взяли, если
хочешь.
- Что, вроде как в
штрафбат? – усмехнулся Николай, - кровью
искупить?
- Может, и так. Только
им летчики нужны. Пойдешь?
- Что, правда? – вскинулся
Николай. Посмотрел на низинку, где
товарищи трудились. Тоскливо ему стало
– таких людей раньше нигде не встречал,
как оставить? Но с другой стороны –
летать ведь дадут!
- Пойду, - сказал он.
Кинул еще лопату на тачку, последнюю.
- А потом-то опять в ад
вернут? Я тут привык уже.
Засмеялся опять монах.
- Темный ты человек,
Коля, невежественный. Еще Катехизиса
не знаешь, а туда же – об аде рассуждать.
Учиться тебе надо, олух ты Царя Небесного!
Он поднял рукояти своей
тачки.
- Ну-ка, давай споем
лучше.
И они покатили тачки с
грязью по склону вверх, радостно распевая
в две глотки католическую старинную
песню: «Аве Мария, грация плена».
|