Ночь спускает свой курок.

Снится мне кошмарный сон.

Снова белый потолок,

Чьи-то тени за окном.

Пола каменные плиты,

Двери белые, как снег,

Чей-то лик полузабытый

На окрашенной стене.

В полумраке тени кружат,

Тусклый свет под потолком,

Пальцы стиснутые ужас

Лижет липким языком.

Ужас лезет в горло комом... Звон!

Разбитое стекло...

Миг – и просыпаюсь дома,

Где уютно и светло.

Который день, который год. Не знаю, где я, кто я, что я... Боясь ответить себе на этот вопрос. Боясь этого ответа, как огня, как воды, как плазмы.

Я помню, знаю – это был корабль. Большой корабль. Мои пальцы еще помнят чуть шершавую поверхность квадратиков пульта. В моих ушах еще звенит мелодия двигателей, ровная, ничем не нарушаемая... В моей душе еще остался выжженный след – след ужаса и беды. Я знаю, как это – умирать в Пространстве, в жестянке, в консервной банке, которую кто-то умело вскрыл ножом.

Я помню воду. Это море. И я на берегу, и волны с плеском ложатся у моей головы, на песок, с шипением катятся назад. Когда я закрываю глаза, я всегда вижу это море. Это не страшно. Хорошо. Я люблю думать о море...

Мне не помогают лекарства. Коричневые, будто шоколадные шарики аминазина, разноцветные, веселые таблетки – галоперидол, циклодол, феназепам... Инъекции, от которых трясет и бросает в жар. Все бесполезно. Я перестаю помнить, ненадолго, потом все приходит снова. Врачи отчаялись, и кто-то уже говорил об электросудорожной терапии.

• Никаких звездных кораблей не существует, - она прячет от меня глаза, - Вы это понимаете?

• Да, конечно.

• Вы же инженер, вы должны знать.

• Да.

• Инопланетян тоже не существует.

• Да. Я никогда не видел инопланетян.

Это были просто люди. Обыкновенные. Ну и что с того, что они умели передвигаться в Пространстве? Я видел, как они умирали. Как смеялись, пели, только вот ни песен, ни шуток я уже не помню, совсем. Пытаюсь иногда восстановить, получается лишь бледное подобие.

И даже этот, с кем я разговаривал – во сне, в бреду – он не был никаким инопланетянином. Ну да, он не с Земли. Ну и что? Он человек. Кажется, по крайней мере, человеком.

• Что вы сами думаете о своем состоянии?

• Это, наверное, ложная память.

• Ложная память?

• Ну да. Вот вы мне все хорошо объяснили. Я теперь действительно припоминаю. Да, я заканчивал приборостроительный факультет. У меня есть жена и ребенок. Точно. Квартира есть. Это правда. Но ведь то, что я рассказывал – это тоже правда! Я понимаю, что мне еще нет и тридцати, и со мной не могло произойти то, что я помню. Значит, мне наложили другую память. Вторую. И мне теперь надо с ней жить.

• Кто вам эту память наложил?

• Не знаю. Может быть, тот, с белыми глазами... да нет, ведь он тоже – часть этой ложной памяти. Тогда не знаю. Видите, я честно хочу понять... пытаюсь.

• Вы фантастики много читали?

• Вы знаете, нет, не особенно. То есть читал, конечно, как все... братьев Стругацких... ну, Лема. Что там еще?

Санитар Игорь ходит взад и вперед по коридору, постукивая о стену своим полотенцем. Полотенцем, скрученным в жгут, связанным в узел. Многозначительно поглядывает на нас. Мне тяжело и тошно. Я люблю одиночество, а здесь всегда люди... как у Достоевского, в «Записках из мертвого дома». Здесь невозможно остаться одному.

В чем моя вина? Только в том, что я не мог скрыть своих воспоминаний от людей? В том, что я пытался жить искренне? Честно? Откровенно?

Как тебя скрутило... как тебя скрутило-то.

Бродит, бродит по палате огромный рыжий шизофреник, бродит и бормочет. Приходит Игорь и, помахивая полотенцем, укладывает его в постель. Нечего бродить. Нечего бормотать.

Это плохая примета, когда разбивается карманное зеркальце. Я разбил его в тот день, в тот самый день, мы уже подходили к подпространственному каналу, и ничего бы, наверное, не случилось, но они выследили нас. Я не помню, как звали командира... или капитана – как это у нас называлось? Помню, как выла сирена. Как бежали по узкому коридору, и столкнулись в дверях с... кем? Имен не помню, ни одного. Когда я вернулся к себе, осколки зеркальца еще лежали на полу. Интересно, а как оно разбилось? Я выронил его, когда нас тряхнуло, когда начался бой. Ударилось обо что-то твердое? Ведь пол, это я помню, был мягкий, пружинил под ногами.

Как плохо, когда помнишь – и не помнишь. И все, что помнишь – это пронизывающий ужас, и ледяной пот под воротником, и потом – белые глаза. Боль. Страх.

Звезды – тоже помню. Они там странные, будто нарисованные, очень крупные. Да ведь так они и должны выглядеть в Космосе, они не мерцают, атмосфера не искажает их свет. Это настоящие звезды.

А зачем мне вообще нужно было зеркальце? Этого я не помню.

И вот что странно, хотя по большей части мои воспоминания – боль и страх, почему меня все время тянет к ним? Да нет, было и хорошее... и такое хорошее, такое счастье, которого здесь, на Земле, не бывает. Я помню, что любил. Она была очень хорошая. Она. И друзья. Не помню ни имен, ни чисел, ни слов. Только какое-то дивное тепло и радость. Тепло, когда вокруг на миллионы парсек – температура абсолютного нуля. Радость, остро замешанная на страхе потерять друга. Любимую. Безумие? Думать об этом – безумие? Да. Но жить без этого? Притвориться таким, как все? Притвориться, что я ничего такого не знаю?

Нет. Лучше уж здесь. Глотать эти шарики. Ничего страшного. Я забуду все, но не забуду главного. Не забуду! Но что – главное? Для начала хотя бы это определить!

• На Землю прилетел сундучок. Я вижу, он лежит на дороге. Открываю – а оттуда вылетает птица, вся золотая и алая... Я и взял эту птицу с собой.

Он умолкает. Смотрит на меня добрыми глазами. Добрыми, чистыми. Славный парень.

• Расскажи еще что-нибудь, - прошу я. Шурик смотрит в окно. Шевелит губами.

• Там всегда дождь, - говорит он. Как-то невпопад. Я спрашиваю:

• Где? – он удивленно на меня смотрит.

• Дождь где?

• А... там, в деревне.

• Расскажи еще что-нибудь, Шурик.

Он всегда рассказывает что-нибудь интересное. Бледная больничная пижама на нем обвисла, он тает, как сосулька, может быть, он тяжело болен и скоро умрет... Он торжественно смотрит на меня. Поднимает палец.

• Иисус Христос на Земле.

Я открываю рот от неожиданности.

• И где же Он, Шурик?

• Это я.

В углу генерал пишет очередную жалобу в Министерство Обороны. Он пишет, что нас плохо кормят, что санитары бьют нас скрученными полотенцами, что нам тоскливо и трудно. Но его жалоба не поможет. Я знаю, что никакой он не генерал, а просто алкоголик в третьей стадии, и это он так думает, что он генерал, а ведь вначале я ему верил, но теперь я не верю никому, и Шурику тоже не верю, никому не верю, да и себе тоже, но ведь я помню так явственно! Так точно! Детали помню, вот эти мерцающие полупрозрачные квадратики, лиловые, вишневые, алые, белые... Дверную ручку помню, она такая блестящая и вдавленная в дверь, которая мгновенно отползала в сторону. Звук тревожной сирены – помню. Осколки зеркальца на полу. Все помню. И море тоже – так, будто оно и сейчас касается моей кожи.

А ведь я, по их мнению, не был на море. В этой, первой памяти – ни на Черном, ни на Балтийском.

Генерал поднимает голову и смотрит на меня с выражением превосходства. Он знает, что никакой я не звездолетчик, а обычный инженер, и у меня есть квартира, жена и ребенок.

• А как же вы могли бежать, если корабль был разгерметизирован? Вы понимаете, что в безвоздушном пространстве существовать нельзя?

• Но я же был в скафандре. Это как-то по-другому называлось, но похоже на скафандр. И шлем такой, он автоматически захлопывался...

• Да, все логично... Послушайте, а голосов вы не слышите?

• Нет. Ничего не слышу.

• А как же вы попали на Землю, если вы звездолетчик?

• Я не помню. Понимаете – не помню. Я долго был без сознания.

• Удивительно логичный, детализированный бред... Ну вот посмотрите, вот вся ваша биография. Школа. Родители. Армия. В армии служили?

• Да, я помню, под Москвой.

• И школу помните?

• Да, и школу. Нашу классную помню, Нелли Ивановну.

• Институт...

• Да, я помню.

• Работа на заводе. Работа в фирме «Орион». Так? Женитьба. Рождение ребенка. Видите, вот вся ваша биография. Когда вы успели побывать в Космосе?

Пожимаю плечами.

• Доктор, если бы я сам это знал! Но я же не виноват, что помню!

• Конечно, не виноваты. Вы можете сказать себе: этого не было? Просто сказать и поверить. Вы это придумали. Это ваша фантазия.

• Не могу.

• Вам нравится в клинике?

• Конечно, нет.

• Так почему же вы не хотите мне поверить?

• Да потому что не могу! Поймите, истина важнее, чем мое собственное благополучие. Там люди умели летать среди звезд. Там все иначе, чем у нас. Да, страшнее. Но чище и лучше. Я не могу сказать, что этого просто не было – и все. Я не могу в это поверить!

Она смотрит в сторону. Совсем некрасивая, чужая женщина. Я женился на ней? Как это могло получиться? Ее глаза злы. Я беру ее за руку, но она вырывает ладонь. Плачет.

• Я больше не могу, понимаешь? Ты меня достал. Лучше уж одной... Я все равно одна, ребенка в садик, в магазин, деньги зарабатывать, все я... лучше бы ты умер! Я не могу больше! Сидишь вечером, и пустота вокруг, никого.

• Ты же с малышом.

• Это не то. Я не могу одна. Я не выдерживаю.

• Ну потерпи, - бормочу я. Не знаю, что ей сказать еще. Так всегда бывает. Эти свидания только душу рвут. Я и хочу ее увидеть, потому что мне тоже очень плохо в этой больнице. Но они же не выпустят меня, пока я не скажу, что нет никаких звездных кораблей... а я этого не могу сказать. Да, я хочу ее видеть, она мой близкий человек... наверное... но не могу, вот сейчас еще хуже, еще хуже, чем обычно. Ей плохо. Я не знаю, чем ей помочь.

• Тебе просто плевать на ребенка! Как будто это вообще не твой сын! У него отит, между прочим, ты знаешь? Он может оглохнуть.

• Но врачи...

• А что врачи? Я не могу сидеть с ним дома. Он ходит в садик. Я должна зарабатывать деньги. Все я одна! Как будто безмужняя...

Мне хочется заплакать, завыть. Мне тоскливо. Что делать? Зачем они держат меня здесь? Но даже если выпустят – с работы уже уволили. Найду ли я другую? Кто возьмет меня на работу – здесь? Кому я нужен? Да, я умею водить корабли. Но это и все... нет, я вообще-то инженер, но последнее время занимался торговлей, так больше платили. Что делать? Почему она так много требует от меня? Неужели она не понимает, как плохо мне? Нет – только как ей самой плохо.

Они все-таки решились. Тяжелый случай, и все такое. Меня привязывают к столу. Холодно. Страшно. На самом деле – страшно. К вискам прикладывают какие-то подушечки. Мне очень хочется закричать и вырваться, но ведь все равно не пустят. Надо вести себя достойно... умереть, так хоть с достоинством. Умереть... я ведь уже умирал... мне страшно... зачем они делают это... чтобы вылечить меня... удар!

Темнота.

Я больше ничего не знаю и не помню. Только белые глаза моего собеседника. Они на самом деле не белые, просто как бы слепые, смотрят куда-то вверх, мимо меня. Он говорит медленно, размеренно.

• Что такое весь наш мир, если не иллюзия... всего лишь иллюзия, виртуальность... чья-то фантазия или сон. Ты понимаешь это?

• Да, - отвечаю не я, отвечает за меня кто-то другой, и я слышу его голос как сквозь вату. Я где-то в другом месте, слева и сверху.

• Ты разбил зеркальце – и это явилось причиной нашей атаки... Что ж, примета не хуже любой другой. Но кто сказал, что приметы – чушь? Кто сказал, что не надо убивать черных кошек? В ином мире, в другом измерении разбитое зеркальце настолько же важно, насколько в этом – ионный след, оставленный вашим кораблем, след, по которому мы нашли вас...

• Но мы живем в одном мире...

• Неправда, вы живете во многих мирах, но в отличие от нас, осознаете лишь физический. Стоит вам чуть-чуть прикоснуться к миру иному – это сводит вас с ума. Ты хочешь сойти с ума?

• Нет, - отвечаю я быстро. Надо отвечать быстро, это я уже понял.

• Ты хочешь осознавать себя постоянно в другом мире? Сохранив какие-то осколки памяти, крохи от этого, реального? – спрашивает мой палач. Я в ужасе мотаю головой.

• Почему вы не убьете меня? Что вам от меня нужно?

• Ты сам должен догадаться об этом, милый, - человек со слепыми глазами улыбается, и эта улыбка – страшнее всего, что я видел до сих пор.

• Я не знаю... я простой, обычный человек. Я не могу догадаться. Убейте меня, пожалуйста!

• Нет, это было бы слишком просто и легко! Ты умрешь человеком, и это не нравится мне. Я не отпущу тебя туда, пока ты в моей власти.

Он задумался, мой враг. Он задумался, и страшное давление слегка отпустило мой мозг.

• Ты будешь жить в другом мире. Ты не предназначен для того, чтобы жить там, и ты не знаешь, не понимаешь тамошней жизни, ты обязательно ошибешься, много раз. Ты будешь совершать ошибки и расплачиваться за них. И тогда ты вспомнишь меня!

• Ты помнишь? Ты помнишь? Ты помнишь?!

• Помню, - я с трудом разлепил губы, - но если думаешь, что теперь я тебя позову, ты ошибся. Ты оставил мне слишком много памяти. Слишком много! А может быть, то, что осталось – и не память даже, а что-то совсем другое. Я ошибался, это верно. Но я теперь понял свою ошибку!

Я сказал врачу, что не помню. Ничего не помню, кроме моей земной жизни. Кроме Ирины и ребенка. Особенно хорошо я помню сына. Я лежал и вспоминал его – ночами. У него были пухлые губенки и кудрявые темные волосы надо лбом. Я помню, как подкидывал его вверх, и как он смеялся...

Ему всего три года. У него впереди – вся жизнь. И пусть я уже не знаю, кто я, и мой ли это сын... пусть я совсем запутался...

Я знаю теперь, что мне надо делать. Это самое главное – просто выполнять свою задачу. Так наш командир говорил, или как он у нас назывался... капитан? Я его лицо помню, но ни имени, ни звания...

Я знаю, что здесь никому не нужны звезды. Не нужны и не интересны. Но мир еще может измениться...

Через месяц меня выписали из больницы. Я шел домой вслед за Ириной. Если подумать, она молодец все-таки. Да, я не испытываю к ней особых чувств. Но ведь она не развелась, не бросила меня, больного. Да, доводила своими слезами и жалобами. Но она ведь потому и плакала, что считала меня – в глубине души – здоровым. Думала, что мне можно пожаловаться, уговорить, заставить... Не считала меня психом, и спасибо ей за это. Ира, Ирочка... ты права, ты сама не знаешь, как права. Я не болен. Просто у меня ложная память, и еще одно – я не знал, что же мне делать. Теперь я знаю. А о памяти вам знать не обязательно – к чему это?

Зачем рассказывать всем, что я летал когда-то среди звезд? Можно просто жить так, будто это правда, будто я на самом деле знаю, что это такое. Даже если я сам уже почти перестал в это верить (наверное, они правы – я выздоровел).

Бедная моя Ирочка... ты не будешь больше одна.

Мы шли по утреннему холодку, и лед легко потрескивал под ногами. Я с наслаждением, как в детстве, ломал эту тонкую хрупкую корочку, наросшую за ночь на лужах... Мы шли не торопясь. Дома нас ждал маленький сын.

Я не знаю, зачем и для чего жить в этом мире. Но он здесь родился, здесь вырастет – и может быть, он поймет. Только для этого ему нужно очень много любви, и внимания, я нужен ему! Ирка нужна. Мы нужны ему, а он нужен всему этому миру. Мне уже никогда не взлететь, но он, быть может, сумеет понять, как хоть чуть-чуть приблизить тот миг, когда в небо стартуют космические корабли. Может быть, я смогу передать ему, малышу, хоть капельку той силы и чистоты. Той веры, которой не страшен враг со слепыми глазами.

Ведь в моей душе больше нет страха.

Малыш, ты слышишь? Я люблю тебя. Я знаю, когда-нибудь, сколько бы времени ни прошло, это случится – ты впервые поднимешь в черное небо Земли настоящий звездный корабль.